— У меня сегодня хороший мерлан, миссис Фенвик, — сказала она.

Марта молчала, и Энни уже упрекала себя в излишней смелости. Поэтому она прибавила:

— Они сегодня крупнее, чем всегда.

Марта ничего не отвечала, продолжая смотреть на Энни.

Энни все ещё не понимала. Лёгким движением своего красивого тела она подняла корзинку за чёрную кожаную ручку и показала Марте рыбу.

— Мы с отцом поймали её сегодня в четыре часа утра, — сказала она. — Мерлан лучше всего ловится, когда над водой ещё стоит туман. Вам не надо будет самой нести её, я оставлю парочку на вашем крыльце, когда буду проходить мимо.

Для Энни это была длинная речь, поразительно длинная. И красноречие её объяснялось тем, что Энни страшно хотелось угодить матери Сэма.

Марта не говорила ни слова, и когда Энни подняла глаза от рыбы, она встретила устремлённый на неё наглый ледяной взгляд. Это был взгляд все знающий, выразительный, многозначительный. И Энни поняла. Затем Марта сказала:

— Не надо мне вашей рыбы и ничего от вас не надо. — Она подождала, что ответит Энни. Но Энни промолчала. Она опустила глаза на корзину, словно пристыженная.

Чувство жестокого торжества охватило Марту. Она подождала ещё, но, видя, что Энни не намерена отвечать, повернулась к ней спиной и ушла с высоко поднятой головой.

Энни подняла глаза и смотрела вслед удалявшейся фигуре Марты. В эту минуту в Энни было что-то удивительно благородное. Её открытое, обветренное лицо не выражало ни стыда, ни смущения, ни гнева, в нём светилась только грусть. С минуту она стояла, как бы охваченная глубокой жалостью. Потом подняла на плечо корзинку и пошла вверх по улице. Её колокольчик звенел негромко и ясно.

С этого дня Марта, стремясь унизить Энни, изменила всем своим привычкам. Она не замедлила «создать Энни репутацию» на Террасах. Это было странно: Марта никогда не любила праздной болтовни. Она терпеть не могла сплетен, презирала их, но теперь ей доставляло жестокое удовольствие распространять новость о беременности Энни.

Она поставила себе за правило встречать Энни как можно чаще и всякий раз, проходя мимо, бросала ей всё тот же уничтожающий взгляд. Ни одного слова — только этот взгляд. Она открыла любимое место прогулок Энни, где Энни бродила одна по вечерам, когда ей удавалось урвать для себя часок. То была дорога вдоль берега и вверх по крутому холму за «Снуком». Марта, никогда не выходившая за пределы Террас и города, теперь начала прогуливаться там же, где Энни. Иногда Энни первая приходила на утёс над морем и стояла, напряжённо вглядываясь вдаль, а иногда первой приходила Марта. Неизменно устремляла она на Энни этот молчаливый взгляд. Часто Энни, видимо, хотела заговорить с нею, но взгляд Марты замораживал слова. Марта говорила себе, что столько лет она страдала по милости Энни, теперь пускай Энни помучается из-за неё.

Сэму Марта и словом не обмолвилась на этот счёт; в письмах к нему она не сделала ни одного намёка. Она была слишком умна для этого. Ещё чаще стала она посылать ему посылки, великолепные посылки; она хотела, чтобы Сэмми оценил любовь матери. Каждую неделю Марта получала по книжке Сэмми его жалованье, и эти деньги давали ей возможность делать то, что ей хотелось. Если бы не жалованье Сэмми, ей бы трудно приходилось.

Проходили дни, проходили недели. В Слискэйле было очень мало перемен. На «Нептуне» уже далеко продвинули железную дорогу в «Парадиз». Дженни всё ещё жила в Тайнкасле у своих родных, и Марта ничего о ней не знала. Гарри Огль, сын старого Тома Огля, был избран в муниципальный совет, Ганса Мессюэра из местной больницы перевели в лагерь для интернированных. Миссис «Скорбящая» открывала свою пирожную лавку только два раза в неделю. Джека Риди эвакуировали с фронта из-за тяжёлого отравления газами. От Дэвида письма приходили регулярно раз в месяц. Жизнь шла своим чередом.

И Энни Мэйсер по-прежнему торговала вразнос рыбой, которую она и её отец ловили рано утром, когда над водой ещё стлался беловатый туман. Все говорили, что это срам — в таком положении ходить по улицам и торговать рыбой, но Энни ничего другого делать не умела. Брат её, Пэг, был не такой человек, чтобы отдавать им своё жалованье, и ловля рыбы была для Энни и её отца единственным средством к существованию. И Энни продолжала ходить с корзинкой по улицам, несмотря на то, что все считали это позором.

Но однажды Энни не вышла торговать. Это было 22 марта, и в этот день нигде не видно было Энни с её корзинкой и колокольчиком. Напрасно высматривала её Марта. И Марта подумала со злобой: «Видно, пришло ей время. Наконец, дождалась!»

Но время Энни ещё не пришло. Вечером Марта пошла по тропинке вдоль берега, миновала пустырь и поднялась на скалу. Она предприняла эту прогулку отчасти по создавшейся у неё в последнее время привычке, отчасти же для того, чтобы увидеть Энни, если та придёт. Но Энни не было. И Марта стояла, прямая, крепкая, глядя вниз на тропинку, думая все с той же злобой, что Энни «пришло время», что, наконец, она родит своего ублюдка.

Но Энни ещё не пришло время, и Марта, стоя наверху, вдруг сурово выпрямилась, увидев у подножья скалы Энни, поднимавшуюся по тропинке. Энни поднималась медленно, а Марта ждала, пока она приблизится, держа наготове тот взгляд, которым она обычно мерила Энни. Сегодня Энни заставляла её долго ждать. Она взбиралась медленно-медленно, словно изнемогая под тяжёлой ношей. Но, наконец, добралась до верхушки. И Марта бросила на неё обычный взгляд.

Но Энни не обратила на него никакого внимания. Она остановилась перед Мартой, необычайно бледная, запыхавшись от подъёма и немного сутулясь, как от усталости, как будто изнемогая под тяжкой ношей. Она поглядела на Марту, устремила глаза на море, вдаль, как всегда, ища те места, где находился Сэмми. И сказала, как будто сообщая самый обыкновенный факт:

— Мы с Сэмми в августе поженились.

Марта отшатнулась как ужаленная, но выпрямилась снова.

— Ложь! — сказала она.

По-прежнему глядя туда, где, может быть, находится Сэмми, Энни повторила печально, почти утомлённо:

— Мы поженились, Сэмми и я, в августе, когда он в последний раз приезжал в отпуск.

— Неправда, — возразила Марта. — Не может этого быть. — И прибавила в порыве торжества: — Ведь деньги за Сэмми получаю я.

По-прежнему ища глазами ту страну, где находился Сэмми, Энни промолвила:

— Мы решили, Сэмми и я, чтобы деньги по-прежнему получали вы. Мы не хотели, чтобы вы их лишились.

Лицо Марты стало ещё суровее, побелело от гнева. Властная гордость бушевала в ней. Она процедила сквозь стиснутые зубы:

— Не верю я этому. Никогда не поверю.

Медленно оторвались глаза Энни от места, где мог быть Сэмми. Глаза были сухи. На лице лежала мрачная тень, и, больше, чем когда-либо, казалось, что Энни изнемогает под тяжкой ношей. Она протянула Марте телеграмму, которую держала в руке.

Марта взяла телеграмму. Телеграмма была адресована миссис Энни Фенвик. И в ней стояло:

«С прискорбием извещаем вас, что ваш муж, капрал Сэмюэль Фенвик, убит в сражении 19 марта».

XX

24 апреля 1918 года истёк срок заключения Артура, и в девять часов утра он, переодетый в своё платье, прошёл через тюремные ворота. С опущенной головой вышел он из-под серой каменной арки и тихонько побрёл прочь. Было сырое туманное утро, но Артуру казалось, что вокруг просто невероятно много света и простора. Где же камера, где стены, которые преграждали ему путь? Внезапно поняв, что стены остались позади, он зашагал быстрее. Хотелось подальше уйти от них.

Но скоро ему пришлось замедлить шаг: он был не в состоянии идти быстро. Он был слаб, как человек, только что вышедший из больницы, легко утомлялся, горбился, кожа его приобрела болезненную бледность. Вдобавок голова его была низко, догола обрита (об этом позаботился пару дней тому назад надзиратель Коллинс. То была его последняя шутка), — и можно было подумать, что Артур перенёс какую-нибудь операцию мозга, тяжёлую операцию в том большом госпитале, который он только что покинул.