— У вас случилось что-нибудь, Лаура? Почему вы здесь? И одна?

На этот раз сквозь её внешнее спокойствие прорвалось глубокое и мучительное волнение.

— Ничего не случилось. — Она, наклонившись, помешала огонь в камине. — Я вот уж неделю гощу у отца. А дом в «Хиллтопе» временно заперла.

— Заперли дом?!

Она кивнула, затем тихо пояснила:

— Стэнли уехал в Борнмаус, в санаторию. Вы, вероятно, не знаете, что он контужен. Когда я все здесь приведу в порядок, я поеду к нему.

Артур беспомощно смотрел на неё: мозг его отказывался работать.

— А как же завод, Лаура? — воскликнул он, наконец.

— С заводом всё улажено, — ответила она ровным голосом. — Это меня меньше всего беспокоит, Артур.

Он продолжал смотреть на неё с каким-то изумлением. То была новая Лаура, не та, которую он знал. Его поражала сосредоточенная грусть её лица, эта складка у губ, ироническая и вместе с тем страдальческая. Тайным внутренним инстинктом, рождённым его собственными страданиями, он угадал под маской равнодушия раненую душу. Но сейчас он не мог в этом разобраться. Снова навалилась на него непреодолимая усталость. Наступило долгое молчание.

— Мне совестно, что я вам причинил столько хлопот, Лаура, — сказал он, наконец.

— Никаких хлопот вы мне не причинили.

Артур был в нерешительности, спрашивая себя, не хочет ли она, чтобы он ушёл.

— Раз я уже здесь, я… я, пожалуй, подожду, пока придёт Гетти.

Снова пауза. Артур чувствовал на себе взгляд Лауры, стоявшей на коленях на коврике перед огнем. Она поднялась и сказала:

— Гетти здесь больше не живёт.

— Что?

— Нет, — покачала она головой. — Гетти теперь в Фарнборо… видите ли… — Она остановилась. — Видите ли, Артур, там Дик Парвис.

— Но какое отношение… — Он замолчал, словно острый шип вонзился ему в сердце.

— Да, ведь вы не знаете, — сказала Лаура все тем же тусклым голосом. — Она в январе вышла за него замуж.

Её глаза избегали глаз Артура, но она положила ему руку на плечо.

— Это случилось так неожиданно… Его наградили крестом Виктории, — это было как раз тогда, когда умерла ваша мать, после вскрытия. Он получил крест за то, что сбил цеппелин. Мы никогда не думали, Артур… Но Гетти вдруг решила… О свадьбе сообщалось во всех газетах.

Артур сидел очень тихо, в каком-то оцепенении.

— Значит, Гетти замужем…

— Да, Артур.

— Я никак не думал… — Он сделал движение горлом, словно проглотив что-нибудь, и судорога прошла по всему его телу. — Впрочем, она всё равно не хотела иметь со мной ничего общего.

Лаура мудро воздержалась от попыток утешить его. Он с усилием начал вставать с кресла.

— Ну, мне пора идти, — сказал он нетвёрдым голосом.

— Нет, не уходите ещё, Артур. У вас все ещё совсем измученный вид.

— Хуже всего то, что… — Он, шатаясь, встал. — О боже, со мною делается что-то неладное. В голове у меня туман… Как я доберусь до вокзала? — Он с бессмысленным видом поднял руку ко лбу.

Лаура шагнула вперёд и загородила ему дорогу к двери.

— Никуда вы не пойдёте, Артур. Я не могу вас отпустить. Вы в таком состоянии, что вам надо лечь в постель.

— У вас добрые намерения, Лаура, — сказал он хрипло и пошатнулся. — И у меня тоже всегда были добрые намерения. Мы оба люди добрых намерений. — Он рассмеялся. — Но сделать мы ничего не можем.

У Лауры созрело решение. Она крепко обхватила рукой плечи Артура.

— Послушайте, Артур, я вас не отпущу в таком состоянии. Вы ляжете в постель… здесь, у нас… сейчас же. Не говорите ни слова. Я все объясню отцу, когда он придёт.

Поддерживая его, она проводила его в переднюю, а оттуда по лестнице наверх. В спальне зажгла газ, спокойно и уверенно помогла ему раздеться и лечь. После этого она налила горячей воды в бутылку и положила её к ногам Артуру. Она смотрела на него с тревогой: «Ну, как вы себя чувствуете сейчас?»

— Лучше, — солгал Артур. Он лежал на боку, свернувшись калачиком. Он догадывался, что лежит в спальне Гетти, на её кровати. Забавно! Он — в милой девичьей кроватке, милой девочки Гетти! «Не обойдётся сегодня без юбки, а, „Касберт“?» Он хотел засмеяться, но не мог. Воспоминание снова расшевелило занозу в его сердце.

Было около пяти часов вечера. Солнце, пробившись сквозь низкие тучи, заливало комнату косыми лучами, от которых пылали обои на стенах. В садике за домом свистели дрозды. Стояла глубокая призрачная тишина, и чем-то призрачным была мягкая постель Гетти, а Лаура, должно быть, ушла из комнаты, и его томила непонятная тоска.

— Выпейте, это Артур, оно поможет вам уснуть.

Значит, Лаура уже вернулась! Как она добра к нему! Поднявшись на локте, он выпил принесённую ею чашку горячего бульона. Лаура сидела подле него на краю кровати, и от её присутствия все в этой тихой комнате стало как-то реальнее. Её руки, державшие перед ним поднос, были белы и нежны. Артур раньше был невысокого мнения о Лауре, не особенно любил её. Теперь же он был подавлен её добротой. Он вдруг заплакал от благодарности:

— К чему вы возитесь со мной, Лаура?

— На вашем месте я бы не огорчалась, Артур, право, — сказала Лаура. — Всё обойдётся.

Она взяла от него пустую чашку, поставила её на поднос и хотела подняться.

Но Артур протянул руки и уцепился за неё, как ребёнок, который боится, что его оставят одного.

— Не уходите от меня, Лаура.

— Хорошо.

Она снова села, поставила поднос на столик у кровати. Тихонько стала гладить его по голове.

Он всхлипнул, потом судорожно зарыдал. Он припал к Лауре, прижался к ней лицом. Лежать так, зарывшись лицом в эти мягкие колени, было невообразимо отрадно, блаженное ощущение, словно тёплое молоко, разлилось по всему его телу.

— Лаура, — шепнул он, — Лаура!

В ней вдруг вспыхнуло страстное желание. Его поза, эта жажда утешения, тяжесть его головы, прижавшейся к её бёдрам, разбудили в ней какое-то дикое томление. Застывшим взглядом смотрела она прямо перед собой и вдруг увидела в зеркале, висевшем напротив, своё лицо. И сразу наступила реакция. «Нет, только не это! — сказала она себе яростно. — Нет, этого я не хочу!» — Она снова опустила глаза на Артура. Обессиленный, он больше не плакал и уже дремал. Губы его были полуоткрыты, на лице — выражение беспомощной, беззащитной покорности. Она ясно видела раны в этом сердце. Безграничная печаль была в вяло опущенных веках, в его узком и точно срезанном подбородке.

За окном перестали петь дрозды, и предвечерняя мгла вползла в комнату.

А Лаура все сидела, поддерживая голову Артура, хотя он давно спал. Выражение её лица было трогательно-прекрасно.

XXI

Две недели пролежал Артур больным в доме Тодда, так ослабев что не в силах был встать.

Доктор, приглашённый Лаурой, напугал её предположением, что это злокачественная анемия. Доктор Добби, живший в доме № 1 по Колледж-Роу, был своим человеком в семье Тоддов. История Артура была ему известна, и поэтому он вёл себя с большим тактом и предупредительностью. Он сделал несколько исследований крови и лечил Артура подкожными впрыскиваниями марганца. Но выздоровлением своим Артур был обязан не столько доктору, сколько Лауре. В заботах о нём она проявила редкое качество — страстную самоотверженность. Она заперла дом в «Хиллтопе» и посвятила все своё время уходу за Артуром: стряпала для него, читала ему вслух, а то и просто молчаливым товарищем сидела у его постели. Странное поведение со стороны женщины, раньше такой безучастной, так явно поглощённой собой! Может быть, она видела в этом искупление, неожиданно посланную судьбой спасительную соломинку, за которую она ухватилась в трепетном желании доказать себе, что в ней есть всё же кое-что хорошее. И потому каждый шаг Артура на пути к выздоровлению, каждое его слово благодарности делали её счастливой. Залечивая его раны, она залечивала и свою.

Отец её ни во что не вмешивался. Не в характере Адама Тодда было мешать другим. К тому же он жалел Артура, который так несчастливо для себя пытался плыть против течения. Два раза в день Тодд приходил в комнату больного, становился у постели, неловко пытался поддерживать разговор, умолкал, откашливался и, стараясь быть непринуждённым, балансировал то на одной ноге, то на другой, как старый и порядком одряхлевший реполов. Его явные старания избегать опасных тем — упоминаний о «Нептуне», о войне, о Гетти, обо всём, что могло бы взволновать Артура, — были трогательны и комичны. И, бочком пробираясь к двери, он всегда в заключение говорил: