Роберт спал в своей колыбельке, в углу за печкой. Дэвид снял башмаки и ходил по квартире в одних носках, чтобы не шуметь. Он налил себе чаю и поужинал в обществе Роберта. Потом взял книгу и сел у колыбели читать. Это был Ницше «По ту сторону добра и зла». Дэвида интересовал Ницше. Но он смотрел больше на Роберта, чем в книгу.

В половине восьмого Роберт проснулся и ожидал, что его будут кормить. Он лежал совершенно смирно на спине и смотрел на складчатый полог своей колыбели.

«А странное у него, должно быть, представление о мире», — подумал Дэвид.

Добрые полчаса Роберт продолжал благодушно предаваться созерцанию этого странного мира, пока утоляя свой голод тем, что сосал палец. Но в конце концов палец перестал его удовлетворять, и после небольшого предварительного писка Роберт заревел. Дэвид вынул его из колыбели и стал успокаивать. На короткое время это помогло, но потом Роберт снова заплакал.

Дэвид с тревогой посмотрел на часы. Половина девятого. Дженни, должно быть, опоздала на поезд, а следующий прибывал только в десять! Дэвида впервые поразила мысль о том, как всецело благополучие Роберта зависит от Дженни.

Он делал всё, что мог. Увидев, что у Роберта мокрая пелёнка, он переменил её, хотя был не слишком опытен в этом деле. Роберт как будто остался этим доволен и в виде благодарности вцепился ручонками в волосы Дэвиду, когда тот снова взял его на руки.

Дэвид засмеялся, и Роберт тоже. Он, видимо, хотя и был голоден, но в остальном чувствовал себя теперь прекрасно. Дэвид положил его на коврик перед огнем, и Роберт, раскинувшись на пелёнке, болтал ножками в воздухе. За последние недели он заметно окреп, потолстел, сыпь исчезла, и он уже меньше сопел носом. Но сейчас он был ужасно голоден и снова принялся орать, потому что время близилось к десяти часам.

Всё сильнее негодуя на опоздавшую Дженни, Дэвид встал на четвереньки и начал разговаривать с Робертом, пытаясь его утихомирить. В эту минуту дверь распахнулась, и вошла Дженни в весьма приподнятом настроении. Она ходила с Клэри в кино, а потом угостила себя стаканом портвейна.

Она остановилась на пороге, подбоченившись одной рукой и широко ухмыляясь красными губами. Потом вдруг захохотала. Она корчилась от смеха, любуясь зрелищем, которое представляли собой Дэвид и Роберт на ковре.

Дэвид сжал зубы.

— Перестань! — сказал он резко.

— Нет, не могу! — хихикала Дженни. — Мне вдруг пришло в голову… пришла в голову одна мысль.

— Какая?

— Нет, ничего, — сказала она торопливо. — Так, просто шутка.

Наступило молчание. Дэвид встал и поднял ребёнка.

— Роберт голоден, — сказал он, все ещё возмущённый, злой. — Не знаешь ты, что ли, что его нужно кормить?

Она шагнула вперёд, ступая не совсем твёрдо.

— Что ж, давай его, — сказала она, — ведь я могу помочь этому горю, а?

Она взяла у него ребёнка и не села, а шлёпнулась на диван. Должно быть, два стакана портвейна придали некоторую размашистость её движениям. Дэвид угрюмо наблюдал за ней. Она быстрым движением расстегнула блузку. Большие налитые груди выступали как коровье вымя, полные, белые с синими жилками. Молоко уже капало из сосков. Когда Роберт пристроился к одной груди и стал сосать, молоко из другой так и брызнуло. Раскрасневшаяся, счастливая, Дженни улыбалась, блаженно раскачиваясь на диване взад и вперёд, не обращая внимания на сочившееся из груди молоко.

А Дэвид отвернулся. Ему вдруг стало противно. Он сделал вид, что поправляет дрова в камине, потом снова посмотрел Дженни в лицо.

— Помни! — сказал он серьёзно и тихо. — Я рассчитываю, что ты будешь как следует заботиться о Роберте, когда меня здесь не будет.

— Непременно, Дэвид, — стремительно уверила его Дженни. — Ты и сам знаешь, что буду.

На следующий день Дэвид уехал в Тайнкасл, а оттуда его отправили в лагерь у Кэттерика. Три месяца спустя, 5 апреля, он с полевым лазаретом, прикомандированным к Пятому Нортэмберлендскому стрелковому батальону, отплыл во Францию.

IX

В этот день, второе воскресенье сентября 1915 года, автомобиль Гетти круто остановился на усыпанной гравием дорожке «Холма». У окна столовой, засунув руки в карманы, стоял Артур и наблюдал, как Гетти выходила из автомобиля, такая изящная в своей форме хаки, и как она потом шла к подъезду.

Артуру было известно, что Гетти приедет к ним сегодня. Не знать о приезде Гетти было совершенно невозможно. Об этом возвестила тётя Кэрри, упоминала мать, а в субботу за завтраком и отец, окинув взглядом стол, заметил как-то особенно многозначительно:

— Завтра к чаю приедет Гетти. Она специально отпросилась на этот день.

Артур не сказал ничего. Что, они считают его дураком? Всё было слишком ясно; это слово «специально» звучало каким-то мрачным юмором.

За последние восемь месяцев Гетти часто наведывалась в «Холм». Вступив одной из первых в Женский комитет помощи, она теперь получила место в штабе Женского добровольного полка в Тайнкасле. Она часто оказывалась полезной Баррасу, так как, носясь в своём двухместном автомобиле между Тайнкаслом и Слискэйлем, привозила ему на подпись бумаги. Но в это воскресенье, по глубокому убеждению Артура, Гетти приедет ради дел неслужебного порядка. Гетти взяла отпуск на день для того, чтобы быть очаровательно неофициальной. Он отлично понимал это и, несмотря на всё своё ожесточение, чуть не засмеялся громко.

Гетти вошла в столовую. Увидела его у окна, она весело улыбнулась и протянула ему руки, защебетав от удовольствия.

— Ты меня ожидал здесь, Артур, — сказала она. — Как мило!

Гетти была удивительно весела; он это предвидел. Он не ответил улыбкой на улыбку. Сказал отрывисто:

— Да, ожидал.

Его тон мог бы быть для неё предостережением, но он не смутил Гетти.

— А где все остальные? — спросила она беспечно.

— Все исчезли. Все дипломатически устранились, чтобы оставить нас вдвоём.

Она одобрительно засмеялась:

— По твоему тону можно подумать, что тебе этого не хочется. Но я знаю, ты не хотел быть грубым. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Ну, что же мы будем делать? Не пойти ли нам погулять?

Артур слегка покраснел и отвёл глаза. Но через мгновенье сказал:

— Ну, хорошо, Гетти, пойдём гулять.

Он взял шляпу и пальто, и они вышли на обычную прогулку (которую не совершали, впрочем, уже несколько месяцев) — по Слус-Дин. Осенний день был тих, поросшая лесом долина уже вся желтела бронзой, сучья трещали под ногами. Артур и Гетти шли молча. Дойдя до конца долины, они сели на корни дуба, которые, благодаря оседанию почвы, выступали высоко над землёй. То было их излюбленное место. Внизу лежал город, по-воскресному тихий, а за ним простиралось море, сверкая вдалеке и сливаясь с небом. Копры «Нептуна», чёрные, высокие, выступали на светлом фоне моря и неба. Артур смотрел на них, на эти виселицы над шахтами «Нептуна».

Гетти, с кокетливой стыдливостью прикрыв юбкой красиво обутые ножки, посмотрела в направлении его взгляда.

— Артур, — окликнула она его. — Почему ты смотришь так на рудник?

— Не знаю, — сказал он с горечью. — Дела хороши. Уголь продаём по пятидесяти шиллингов за тонну.

— Нет, ты не об этом думал, — возразила она с внезапно проснувшимся любопытством. — Я хочу, чтобы ты мне правду сказал, Артур. В последнее время ты такой странный, на себя не похож. Расскажи мне, милый, и, может быть, я сумею тебе помочь.

Он повернулся к Гетти, сквозь горечь пробилось тёплое чувство. Ему захотелось сказать ей, освободиться от ужасной тяжести, угнетавшей его, раздавившей его душу. Он сказал тихо:

— Я не могу забыть о том, что случилось в «Нептуне».

Гетти пришла в замешательство, но ничем этого не выдала. Она сказала, словно утешая огорчённого ребёнка:

— Почему же, Артур, милый?

— Потому что я уверен, что это несчастье можно было предотвратить.

Она смотрела в его печальное лицо почти с отчаянием, чувствуя что ей надо, наконец, разгадать до конца эту раздражающую загадку.