Засмеялся и Дэвид, просто из сочувствия.

— В чём дело, Дженни? — спрашивал он. — Да скажите же, что вас рассмешило?

— Не знаю, — сказала она, задыхаясь от нового приступа смеха. — В том-то и дело, что… я не знаю, отчего смеюсь.

Наконец, она вытерла мокрые глаза кружевным платочком, — прехорошеньким платочком, забытым какой-то леди в дамской комнате у Слэттери.

— Ох, — вздохнула она. — Ну и умора!

Это было любимое выражение Дженни: всякое необычное явление, если оно оказывалось выше её понимания, снисходительно определялось словом «умора».

После этого припадка весёлости к Дженни вернулось хорошее настроение, она почувствовала даже нежность к Дэвиду, не протестовала, когда он взял её под руку и когда затем, поднимаясь с ней по крутому склону холма, к остановке трамвая, близко прижимался к ней. Но она рассталась с ним раньше, чем это предполагалось, жалуясь на усталость, и не позволила проводить её домой.

Она шла по Скоттсвуд-род, беспокойная, возбуждённая, занятая одной мыслью, которая пришла ей в голову, когда она ехала с Дэвидом в трамвае. На улице кипела жизнь. Была суббота, шестой час вечера. Люди выходили из домов погулять, развлечься. То был любимый час Дженни, час, когда она обыкновенно шла куда-нибудь с Джо.

Она тихонько вошла в квартиру и, по счастливой случайности, от которой у неё забилось сердце, встретила Джо, шедшего по коридору к выходу.

— Алло, Джо, — окликнула она его весело, забыв, что целую неделю нарочно не обращала на него никакого внимания.

— Алло! — ответил он, не глядя на неё.

— У меня был сегодня такой уморительный день, Джо, — продолжала она оживлённо, кокетливо. — Ты бы прямо умер со смеху, честное слово. Я видела всё, что угодно, кроме настоящих ласточек [9] .

Джо метнул быстрый подозрительный взгляд на Дженни, загородившую ему путь в полутёмном коридоре. В ответ на этот взгляд она придвинулась ещё ближе, стараясь его соблазнить, тянулась к нему лицом, глазами, всем телом.

— Может быть, мы пойдём сегодня куда-нибудь, Джо? — сказала она манящим шёпотом. — Честное слово, весь день мне было до смерти скучно. Мне так тебя недоставало! Хочется погулять с тобой. Очень хочется. И видишь, я готова, совсем одета.

— А, какого…

Она прильнула к нему, гладила лацкан его пиджака, продела белый пальчик в его петлицу, по-детски умоляя и вместе соблазняя его:

— Я умираю от желания потанцевать. Сходим к Перси, Джо, покутим, как бывало. Ты ведь знаешь, Джо… ты знаешь, что…

Джо с грубым нетерпением покачал головой.

— Нет, — возразил он резко, — мне некогда, я замучился, у меня полна голова забот. — Отстранив её, он торопливо прошёл мимо, хлопнул дверью и исчез.

Дженни прислонилась к стене, полуоткрыв рот и устремив глаза на входную дверь. Вот как! Она просит его, унижается до просьб. Она перед ним вся нараспашку, тянется к нему, а он бросает ей в лицо грубый отказ! Её охватило чувство стыда. Никогда в жизни она ещё не была так больно задета, так унижена. Бледная от гнева, она яростно кусала губы. Некоторое время она стояла, не двигаясь, вне себя от злости. Потом овладела собой и, высоко подняв голову, вошла в комнату с таким видом, как будто ничего не произошло.

Швырнула шляпу и перчатки на диван и стала готовить себе чай. Полулежавшая в качалке Ада опустила на колени журнал и недовольно наблюдала за дочерью.

— Где ты была? — спросила она лаконично и очень сухо.

— За городом.

— Гм… гуляла с этим молодым человеком… с Фенвиком?

— Да, разумеется, — с полным спокойствием подтвердила Дженни. — Гуляла с Дэвидом Фенвиком. И прекрасно провела время. Просто чудно. Какие красивые цветы мы видели, каких птиц! Он славный малый, очень славный.

Безмятежная грудь Ады зловеще заколыхалась.

— Славный, вот как?!

— Да, очень. — Дженни, спокойно налившая себе чай, остановилась и благосклонно кивнула головой. — Он самый лучший, самый симпатичный из всех, кого я когда-либо встречала. Я в него совсем влюбилась. — И она беспечно стала что-то напевать.

Ада не выдержала.

— Нечего тут жужжать мне в уши! — она вся дрожала от возмущения. — Я этого не позволю. И вообще, сударыня, должна тебе сказать, что считаю твоё поведение неприличным. Ты нехорошо поступаешь с Джо. Четыре года он ухаживал за тобой, водил тебя повсюду и всё такое, как настоящий жених. Но стоило только появиться другому молодому человеку, как ты даёшь Джо отставку и бегаешь повсюду с тем… Это нечестно по отношению к Джо!

Дженни, прихлёбывая чай, молчала с «светским» самообладанием.

— Меня совсем не интересует Джо Гоулен, ма. Мне стоило бы только пальцем шевельнуть, и он был бы мой. Но я этого не сделала. Пока нет.

— Ах, вот как, миледи! Теперь Джо недостаточно хорош для тебя… он тебе уже не пара с тех пор, как появился этот школьный учитель… Благородно, нечего сказать! Нет, сударыня, не так я поступала с твоим отцом. Я к нему относилась по-человечески, как следует порядочной девушке. И если ты не будешь так же обращаться с Джо, ты его упустишь, — это так же верно, как то, что тебя зовут Дженни Сэнли.

— Очень он мне нужен, подумаешь, — снисходительно усмехнулась Дженни. — Да пускай бы он и на глаза мне больше не показывался, ваш Джо Гоулен, мне решительно все равно.

Миссис Сэнли вскипела.

— Тебе-то, может быть, всё равно. А Джо расстроен, ужасно расстроен. Только что он приходил и говорил со мной. У бедняги слёзы были на глазах, когда он говорил о тебе. Он не знает, что ему и делать. И на заводе у него неприятности. Ты возмутительно ведёшь себя по отношению к нему, но, помяни моё слово, ни один мужчина этого долго терпеть не станет. Так смотри же! Ты скверная, бессердечная девчонка. Вот погоди, я все расскажу отцу.

Выпалив эту последнюю угрозу, Ада, в знак прекращения разговора, рывком подняла с колен свой журнал. Нравится это Дженни или не нравится, а она сказала своё слово, выполнила свой долг.

Дженни, все с той же улыбкой превосходства, допила чай. С той же снисходительной величавостью подобрала свои перчатки и шляпу, выплыла из комнаты и стала подниматься по лестнице.

Но, когда она очутилась у себя в спальне, с её улыбкой вдруг произошло что-то неладное. Дженни одиноко стояла посреди комнаты, на холодном истёртом линолеуме, превратившись в несчастного, брошенного, обиженного ребёнка. Она уронила на пол шляпу и перчатки. Затем, громко всхлипнув, бросилась на свою кровать. Лежала, распростершись на подушке, словно обнимая её. Юбка над коленом вздёрнулась и открыла над черным чулком полоску нежной белой кожи. Её горе, горе покинутой, было невыразимо. Она все плакала, так, словно у неё сердце разрывалось.

Джо, гордо шествуя по Биг-Маркет, на свидание к Дику Джоби, с которым у него были важные и конфиденциальные дела, весело твердил про себя:

— Выгорит дело! Ей-богу, выгорит!

XV

Десять дней спустя, рано утром Джо пришёл в заводскую контору и заявил, что ему надо видеть мистера Стэнли.

— А, Джо! В чём дело? — спросил Стэнли Миллингтон, поднимая глаза от письменного стола, стоявшего посреди старомодной комнаты с высокими окнами, о множеством бумаг, чертежей и книг, лежавших повсюду, с коричневыми стенами, на которых висели фотографии — группы заводских служащих, администрации, снимки, сделанные на экскурсиях членов клуба, и снимки цеха, где громадные болванки угрожающе раскачивались на подъёмных кранах.

Джо почтительно ответил:

— Я отработал неделю после предупреждения, мистер Миллингтон. И не хотелось мне уйти, не попрощавшись с вами.

«Наш мистер Стэнли» выпрямился в кресле:

— Да неужели же вы уходите от нас, Джо? Очень жаль. Вы гордость цеха. И клуба тоже. Что случилось? Может быть, я могу помочь делу?

Джо покачал головой, меланхолически, но мужественно.

— Нет, мистер Стэнли, сэр, тут личное дело. Завод тут ни при чём. Мне очень нравилось у вас работать. Но… у меня вышла неприятность с моей невестой.